Чермет жил бедно, поэтому сумой, то есть нищетой, его трудно было удивить. Чиненные-перечиненные ботинки, заплатки на штанах никого не смущали и ничего не определяли. Внешние признаки отсутствия благосостояния были у всех примерно одинаковы, поэтому на Чермете никого по одежке не встречали. У нас вообще мало кто обращал внимание на одежку. Многие мои приятели с мая по сентябрь бегали босиком - берегли обувь, превращая свои ступни в твердую, непробиваемую ни ржавым гвоздем, ни куском стекла подметку.
Такими же непритязательными были черметовцы и в еде. Поговорка «Щи да каша - пища наша» несла в себе вполне конкретный и всем понятный смысл. Да и кашу-то на Чермете чаще заменяли картошкой: крупа - продукт покупной, а картошка - своя. Если вдобавок учесть, что большая часть черметовцев проживала в малопригодных для человеческого существования условиях, то легко понять: нищенской сумой этих людей не испугаешь. От сумы не зарекались потому, что, образно говоря. каждый и так носил ее на плече. Другое дело - тюрьма...
В тюрьму, конечно же, попадать никому не хотелось, но и зарекаться от такого жизненного поворота было глупо. Этот философский взгляд был продиктован многими обстоятельствами. Редкая семья тогда не имела родственников, оттянувших больший или меньший срок в местах, не столь отдаленных. У кого-то родня так и осталась там «без права переписки», у кого-то вернулась. Мой дядя был освобожден еще в начале войны: он был сталеваром, классным специалистом, таких всегда не хватало, а в войну особенно. Удивительно, но дядю не просто освободили, его оправдали! Видимо, поэтому он не стеснялся рассказывать о своем тюремном опыте. Хотя в целом люди старались не афишировать подобные факты своей биографии, но и скрывать особенно не скрывали.
А после бериевской амнистии 53-го года на Чермете появилось много людей, гордившихся своим тюремным прошлым. С ними пришел аромат воровской романтики: во дворах зазвучали блатные песни, а мы, молодая черметовская шпана, открыв рты, слушали рассказы о лихих ограблениях, о благородстве воров и подлости мильтонов, о верности слову и мести за измену... Каша, царившая в наших головах, бурлила и звала к действиям. Действия не заставили себя ждать. И вот уже два шестилетних сопляка (я и мой приятель), вырезав из белой жести что-то наподобие финок, идут на первое дело...
На месте нынешнего бетонного моста через овраг были в ту пору деревянные пешеходные мостки. Освещения около мостков не было, так что лучшего места для налета придумать было трудно. Мы с Володькой засели в кустах и стали ждать первую жертву, которая не замедлила появиться в виде пацана с кулечком конфет-подушечек в руках. Парнишка был на год-два старше нас, но то ли блеск наших жестяных финок навел на него ужас, то ли наши громкие вопли: «Кошелек или жизнь!» В общем, испугался он страшно. Никакого кошелька у него не было, и он смиренно отдал нам то, что имел - кулек с конфетами, что для первого раза тоже вполне годилось. Распевая песню про мешок черных сухарей, который так ждет от своей любимой зек на зоне, и дожевывая добытые разбоем конфеты, мы возвращались домой. Впереди уже маячило светлое будущее благородных разбойников, но... Как много этих самых «но» в жизни каждого приличного налетчика, мы убедились прямо у крыльца своего дома, где нас давно дожидались наши родители и родители жертвы. Сама жертва стояла тут же, размазывая слезы по щекам.
Думаю, не стоит описывать немедленно начавшийся процесс нашего перевоспитания. Скажу лишь, что сколько-нибудь заметного влияния на атмосферу воровской романтики он не имел. Родитель, каким бы суровым он ни был, не может заниматься воспитанием круглые сутки. Улица же не оставляет пацана без своего влияния ни на минуту. И вот я уже стою «на шухере» во время грабежа черметовского ларька - взрослые ребята взяли меня и еще нескольких таких же «огрызков» на настоящее дело. Нашу задачу (подать сигнал, если что) нам выполнять не пришлось - грабеж прошел спокойно. Что добыли налетчики, я не знаю, поскольку к дележу допущен не был...
К слову сказать, грабеж ларька на самом Чермете был совершенно нетипичным явлением. Это нам, дошколятам, те грабители казались взрослыми и отпетыми, а были они на самом деле молодыми сявками, не знающими важнейшего воровского закона: не воруй там, где живешь. Воров на Чермете жило много, но, чтя закон, воровали в своем краю крайне редко, и то все больше по мелочевке и по малолетству. Тем не менее дорожка в воровской мир начиналась и где-то здесь.
Сегодня я с ужасом думаю иногда о том, куда привела бы меня эта дорожка, по которой уже начали топать мои неразумные ножки. Но, к счастью для меня и моих друзей, наших учителей воровского дела вскорости замели за какой-то грабеж...
Далеко не всем черметовским малолеткам так повезло, как нам. Многие мои сверстники годам к пятнадцати отправились на зоны узнавать истинное лицо воровской романтики, а многих только чудом миновала чаша сия. Два моих одноклассника, сегодня вполне респектабельные люди, прошли буквально по самой черте, отделяющей наказание от преступления, причем преступления, связанного с кровью...
В 50-е годы понятия «авторитет» еще не существовало, хотя сами авторитеты и в уголовном, и в приблатненном мире были. Правда, в те годы их называли «королями». В каждом районе были свои «короли». Все в городе по именам знали «королей» Макаронки, «королей» Карачижа. Не меньшей популярностью пользовались «короли» Чермета. Их было несколько. По вполне понятным причинам не стану называть их настоящих имен - зачем ворошить прошлое и напоминать людям о грехах их туманной юности?
Так вот, черметовский «король» сидел в пивной городского парка. Старожилы, наверное, еще помнят это деревянное ажурное строение с симпатичной балюстрадой и проросшими сквозь крышу деревьями. «Король» сидел на террасе в компании равных, по блатным понятиям, собутыльников. Судя по дальнейшим событиям, разговор у них был важный, а предмет разговора - спорный. О чем был спор, история умалчивает, но к моменту, когда все вскочили из-за стола, черметовский «король» оказался в явном меньшинстве.
Надо сказать, что в то время «короли», как правило, не носили с собой никакого оружия. Отношения с законом у них были напряженные, милиция знала их всех в лицо, и загреметь за незаконное ношение холодного оружия никто не хотел. Так что, когда разговор принял чересчур крутой оборот, нашему «королю» ничего другого не оставалось, как сигануть через балюстраду в парк.
Но «король» не был бы «королем», если бы просто так проглатывал оскорбления. Он окинул взглядом парк, высмотрел пару черметовских малолеток (они-то без ножей и кастетов шагу не делали) и кинулся к ним. Этими малолетками и оказались мои школьные товарищи. Ножи у них, конечно, были, и в руке «короля» блеснула сталь. Дальнейшее заняло несколько секунд. Двое раненых, один убитый, крик, гам, свистки милиции...
Думаю, те недели, в течение которых шло следствие, были самыми длинными в жизни моих приятелей. Но то ли милицию не интересовало происхождение орудия убийства, то ли «король» не хотел никого тянуть за собой. Так или иначе, все страхи малолетних соучастников так и остались только страхами. Прошел суд, «король» сел, его трон недолго оставался пустым - претендентов хватало. Как говорится, король умер, да здравствует король!
Ах, «короли» Чермета, сколько вас было на моей памяти! Злых и добрых, недосягаемых в своей гордыне и простых в своей демократичной доступности. Какое-то время к правящей блатной элите принадлежал даже мой приятель, с которым мы дружили до школы. Именно благодаря этим отношениям я знал и, что важнее, меня знали многие черметовские «короли». Это знакомство, незримо сопровождая меня повсюду, оберегало от многих неприятностей, было, как теперь бы сказали, моей «крышей». Всю крепость и надежность этой «крыши» я осознал гораздо позднее, когда, будучи десятиклассником, попал на Карачиж.
На Чермете бытовали простые и свободные нравы. Человек из другого района мог без страха идти сюда по делам, к знакомым, мог даже девушку проводить. Однако такая вседозволенность была присуща далеко не всему городу. В Бежице чужака могли запросто отметелить ни за что. А провожать девушку на Карачиж решился бы только ненормальный. Однажды обстоятельства так сложились, что таким ненормальным стал я сам.
Я познакомился с ней на «Бродвее», или «Броде» (нынешний бульвар Гагарина, кто не знает). Чем мы занимались в тот вечер на «Броде», я не помню, скорее, как всегда, ничем. Так, шлялись туда-сюда... Но когда стемнело, она, лукаво улыбнувшись, довольно громко обратилась ко мне: «До дома проводишь?» Конечно!» - ответил я, совершено не представляя, куда придется идти. Осознание собственной глупости пришло, когда я оказался перед деревянным мосточком, ведущим на Карачиж. Демонстрировать страх не позволяло чувство национальной черметовской гордости, да и отступать уже было поздно.
Когда, проводив девушку, я вернулся к мостику, там меня уже дожидались. В намерениях встречающих усомниться было трудно. Но началось все чинно-благородно:
- Кто такой? Откуда?
- С Чермета.
- С Чермета? Кого знаешь?
Назвав имена знакомых черметовских «королей», я сказал, что могу и карачижцев с ними познакомить. Мое предложение сперва повергло моих оппонентов в некоторое замешательство. Наконец кто-то подтвердил, что видел меня с серьезными людьми. Компания расступилась, и я шагнул на шаткие доски... Все мое существо кричало: «Беги быстрей, а то передумают!» Но национальная черметовская гордость, наоборот, замедляла шаг. Так медленно, вразвалочку, я и покинул Карачиж. Покинул целым и невредимым. Сработал всего лишь факт знакомства с черметовской элитой.
Через каких-то пять лет, уже после армии, попав в аналогичную ситуацию, я на своей шкуре испытал, как быстро и уже, видимо, навсегда закатились былые звезды блатного мира.
Да что там говорить, 50-е годы ушли в прошлое, 60-е прямо на глазах меняли привычный мир. Пятиэтажки как грибы вырастали на былых пустырях и пепелищах, меняя облик города, тасуя, как карты в колоде, его жителей, подтачивали и разрушали былую самобытность и монолитность городских районов. Типовые дома, типовые районы, типовой город требовали типовых жителей, и они появлялись. Босоногое детство сменялось пионерским, пионерское - комсомольской юностью, комсомольская юность...
Словом, типовой сценарий. Но это уже не о моем Чермете, а значит, уж точно совсем другая история.
Владимир Бизюкин. "Брянское время", № 47 (28 ноября - 4 декабря), 2002 год
