Протасов Иван Федорович в период Великой Отечественной войны был в плену, являлся малолетним узником. В мирное время он связал свою жизнь с предварительным следствием и обеспечением законности, закончил свою карьеру в должности заместителя прокурора Брянской области – начальника следственного управления. Находясь на заслуженном отдыхе, начал писать мемуары о своей жизни.
Он написал несколько автобиографических произведений, в основу которых легли его трудовые будни. Некоторые эти произведения, с согласия Протасова., в 2011 году издало следственное управление Следственного комитета Российской Федерации по Брянской области. Об этом сообщает пресс-служба СУ СК по Брянской области. В книге уделено место и автобиографическому рассказу о днях, проведенных юным Протасовым в германском плену в период Великой Отечественной Войны, фрагменты которого приведены ниже.
….. Когда в Отечественной войне произошел перелом, не выдержав натиска сил нашей армии, немецко-фашистские войска в спешном порядке вынужденно покидали захваченные города и села.
В августе 1943 года, всего за месяц до освобождения Брянщины от захватчиков, под угрозой применения оружия фашисты насильно заставляли мирное население в спешном порядке собирать самые необходимые пожитки и в сопровождении усиленного конвоя отправляли в Германию. В агонии считали, если на захваченной территорией с ее богатыми природными недрами, заводами и фабриками не распоряжаться, то хотя бы иметь дармовую рабочую силу. Нас у матери было шестеро детей, не достигших совершеннолетия, из них трое малолетних. Такое же положение было и в других семьях. Но несовершеннолетний возраст большинства угоняемого населения их не сдерживал. Расчет был на молодую рабочую силу, ее податливость нужному формированию в новых условиях.
Какой длины были наши обозы, сколько подвод в них было? Теперь и не скажешь. По крайней мере, немцы их дробили на несколько десятков, чтобы избавиться от излишних неудобств и легче справляться с их эвакуацией.
С того далекого времени прошел ни один десяток лет, но и теперь не только трудно, но и не возможно представить даже мысленно, как приходилось родителям, чтобы сберечь нас всех. Чтобы все-таки постирать белье, где-то заштопать или наложить на проношенную дыру латку, а для этого надо было иметь и иголку, и разные нитки. Не растерять детей в длинной дороге, которую преодолевали где на лошади, где на корове, а последний путь на железнодорожном транспорте -на узкоколейке или в закрытых вагонах. От Брянска до Германии преодолеть четыре государства - Россию, Белоруссию, Польшу и Германию, а через два с лишним года вернуться на Родину. Только русскому человеку под силу было вынести все тяготы тех военных лет в нечеловеческих условиях.
Иногда интересуются, а как в дороге кормили - бурдой или сносными продуктами, как выжили?
А кормились сами, как говорится, тем, что бог ниспошлет. Видно и организм был так настроен, что все казалось съедобным. Ели то, на что теперь и смотреть не стал бы.
Мне к тому времени было восемь лет, сестра Раиса - на два года младше, а малому братику Вове - всего четыре годика.
В нашу обязанность входило, а напоминать нам об этом никогда не приходилось, когда оказывались в каком-либо населенном пункте, ходили по домам и просили милостыню. Мама научила крест на грудь класть, произносить молитву, какими словами и как благодарить за милостыню. И часто соблюдение такого порядка очень помогало. К вечеру домой возвращались не с пустыми торбами.
Народ православный к чужой беде и горю, особенно по тому военному времени, был отзывчив. Лишь в некоторых домах в подаянии отказывали, а то и выставляли с презрением, нанося чувствительные пинки в спину. Случалось и собаками травили.
….. мы оказались в Германии, недалеко от г. Лабно. Кто постарше, использовались на различных черновых работах в сельском хозяйстве у Бауэра, а малолеток заставляли убирать мусор во дворе и на прилегающей к дому территории. Хозяину, ему было за семьдесят лет, нравилось лично контролировать нашу работу, даже высказывал иногда благодарность. Но стоило кому-то на минуту-другую отлучиться, сразу замечал и строго спрашивал, лишний раз напоминая о возможном применении физического наказания, при этом угрожая костылем, в котором у него особой нужды не было. Но с ним он был солидней.
Нам не разрешалось отлучаться от дома, и мы с завистью наблюдали, как немецкая детвора раскатывала на велосипедах, занималась другими разными играми. Иногда пытались нас вовлечь в свои игры, но им запрещали с нами связываться, словно мы заразные. На первых порах, как-то один из них подбежал и у каждого стал ощупывать головы. Мы с удивлением раскрыли рты, а позднее узнали, что они между собой поспорили, что у нас на голове растут рога. Самый смелый и отважился отыскать у кого-нибудь из нас хотя бы один рог и показать остальным. Каково было огорчение, когда ничего не нашел и сверстники подняли его на смех.
Страсть как нас тянуло к горкам, подступающим прямо к местечку. Там можно было набрать немало орехов, грибов, ягод. Там свободно разгуливали дикие козы, которые смотрелись очень красиво. Но для нас это было недоступно, как невозможность в нескольких сотнях метров набрать красивый букет цветов и подарить маме.
К концу 1944г. отношение Бауэра заметно стало изменяться. Поубавилось строгости в обращении, меньше ограничений в продуктах питания, а под Новый год привезли и разрешили поставить небольшую елочку. Для ее украшения дали несколько самых настоящих новогодних игрушек.
Такое его отношение, как оказалось потом, объяснялось очень просто: наши войска уверенно продвигались на Запад, а в январе 1945года они нас освободили.
Куда девались хозяин, его семья и прислуга, не знаем. Одни, говорили, что они выехали в Англию, другие утверждали, что самолетом вылетели в Америку. Нас это меньше волновало, для нас была неописуемая радость, как освобождение и возможность всем живыми вернуться домой, на свою Родину, по которой так соскучились, что готовы были прямо сразу, будь у нас крылья, вылететь. Увидеть свои поля и леса, босым побегать по утренней росе.
…… Сколько скорби и печали, каждодневных переживаний досталось на долю мамы, сколько слез ею вылито в подушку, глядя на наши страдания. Не всегда мы их замечали, да и она избегала тех минут, чтобы мы видели ее в слезах.
В сорок пять лет с шестью детьми, в жару и стужу, порой под проливными дождями, уставшими ногами приходилось ежедневно отмерять ни один десяток-километров в никуда. И постоянно, как заноза, не проходящая мысль сверлила сознание - чем в очередной раз накормить детей. Оживали ее глаза, когда возвращались мы не с пустыми торбами. Но не всегда была удача на нашей стороне. Случалось, по нескольку дней о еде приходилось лишь думать. И она находила выход - утоляли голод настоями различных трав, которые дали возможность всем нам выжить.
Мама была такая же слабая женщина, как и многие другие, только свою слабость никогда не проявляла и не показывала. Для нас постоянно оставалась сильной женщиной и до последних дней, когда глубокие складки отложили отпечаток испытаний военных лет и продолжительной болезни на все лицо, она слабости не показывала.
Минуло шестьдесят пять с тех грозовых военных лет, как насильно нас вывезли в рабство. Вернулись живыми и здоровыми, да только рубцы и шрамы той поры прочно легли на наши сердца и другие органы. Не просто часто ноет сердце, беспокоит одышка, не ко времени появилась отечность на отдельных частях тела и слабость во всем организме, когда казалось после выхода на пенсию жить да радоваться, но отпечаток военных лет преследует неотступно и не дает возможности о себе забывать.
Кто подсчитал количество оставленных безымянных могилок вдоль дорог, по которым нас этапировали в Германию? А это в основном дети и старики, которые были не в состоянии справиться с голодом, холодом и другими потрясениями, выпавшими на их незавидную долю.
С каждым годом все меньше и меньше остается в наших рядах прошедших гарнир фашистских концлагерей, но пусть их время история не повторит.
